Об Императоре Николае Павловиче написано немало; опубликовано огромное количество различного рода документов, отражающих время его царствования и личность правителя. Этого монарха к числу «неизвестных героев» ушедшего времени отнести нельзя. Но при всем том, в большинстве случаев, в подавляющем большинстве суждения и умозаключения, касающиеся как самого правителя, так и времени его царствования, не выходят за пределы узко-идеологических определений и клише. Подобная зашоренность мировоззрения вполне понятна и объяснима.
Процесс деруссификации, а шире говоря – дехристианизации сознания, деструктивно отразился на всех сторонах жизни нашего Отечества и самым разрушительным образом воздействовал (и воздействует) на корпорацию «профессиональных историков».
Начало этому «промыслу» в середине XIX века положил личный ненавистник Царя «русский барин из Лондона» А.И. Герцен (1812-1870). Минуло полтораста лет, а фабрикация инсинуаций до сих пор все еще в ходу.
Николай Павлович родился 25 июня 1796 года в Царском Селе. Он был третьим из четырех сыновей императора Павла I. Тогда еще была жива бабушка, императрица Екатерина II, которая так радовалась увидеть еще одного внука и сама вынесла его на руках на балкон дворца, чтобы показать «свое сокровище» народу.
Крещение состоялось 6 июля. Великий князь был наречен Николаем, именем, которым до того не называли членов Императорского дома. Согласно традиции, новый Великий князь получил все высшие ордена России, сразу же зачислен на военную службу. Уже 7 ноября 1796 года пятимесячный малютка получил чин полковника, и был назначен шефом Лейб-гвардии Конного полка.
Николай Павлович потерял отца, когда ему не исполнилось и пяти лет. Конечно, он не ведал о заговоре и не имел о том событии никаких личных впечатлений. Но с молодых лет он знал одно наверняка: как второй брат царствующего Александра I у него не было никаких шансов стать царем. Он об этом никогда не думал и не мечтал.
Лишь летом 1819 года случилось непредвиденное событие: во время семейного разговора Александр I сказал брату Николаю, что тому со временем предстоит стать Царем. Этот разговор оказался совершенно неожиданным и потряс молодого Великого князя, который стал с жаром убеждать брата императора, что «не чувствует в себе сил и духу», чтобы служить столь великому делу и в конце концов разрыдался. Александр I свернул беседу на эту тему и больше к ней не возвращался. Постепенно Николай Павлович успокоился и о возможности своего воцарения не размышлял.
Ему нравилось военное дело, а другие предметы особого интереса не вызывали. Например, занятия по политэкономии и правоведению навевали лишь скуку. Позднее Николай I вспоминал, что на этих уроках «мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что в долбежку, без плода и пользы для будущего» и считал, что «общие предметы или забываются, или не находят приложения в практике».
Хотя Николай и не числился наследником, Александр I приобщал своего младшего брата к государственным делам с ранней юности. В 1814 году семнадцатилетний Великий князь вместе с императором въезжал в Париж, а затем присутствовал на Венском конгрессе четырех великих держав – победительниц Наполеона. Позже он сопровождал брата-венценосца в его визитах в Англию, Австрию, Пруссию.
Именно в Пруссии еще в 1814 году Николай встретил и любился в юную дочь короля Фридриха Вильгельма III Шарлотту (полное имя: Фредерика-Луиза–Шарлотта-Вильгельмина), на которой через три года и женился. Венчание состоялось 1 июля 1817 года в церкви Зимнего дворца, а 17 апреля следующего года на свет появился их первенец Александр – будущий император Александра II.
Прусская принцесса приняла православие и получила в России имя Александры Федоровны (1798-1860). Она приходилась родной сестрой первому императору (с 1871 года) Германской империи Вильгельму I. Мать Николая Павловича — императрица Мария Федоровна — тоже была немкой по рождению (принцесса Вюртембергская), и родственные узы связывали Николая I неразрывно с Германией. Однако особого расположения к немцам у него не было. В детские годы его няней была англичанка, привившая ему вкус и интерес к английским нормам, привычкам. Будущий Царь с ранних пор выказывал интерес к Англии.
Зимой 1816-1817 года Николай Павлович несколько месяцев провел в Англии. Здесь он вел жизнь светского человека, трогательно опекаемый королем Георгом III и героем войны с Наполеоном герцогом Веллингтоном. Однако уже тогда, помимо балов, вечерних приемов, торжественных обедов и скачек, у будущего Царя проявилась тяга и к серьезным занятиям. Он посещал арсеналы, верфи, угольные шахты, промышленные предприятия, тюрьмы и больницы. Интерес к этим «скучным вещам» Николай проявлял неподдельный, что озадачивало хозяев. Герцог Веллингтон, ставший для Великого князя добровольным гидом, однажды не удержался и шутливо заметил, что очевидно «Его высочество готовится к роли правителя». На самом деле о подобном русский гость и не помышлял.
Николай I любил всякие технические приспособления, машины, вообще все то, что тогда называлось «техникой», а общепризнанной «мастерской мира» была в то время Англия. Все сообщения о новых изобретениях и технических усовершенствованиях неизменно привлекали его внимание. Когда начали строиться первые железные дороги в Англии, то Николай Павлович сразу же решил, что «умная железка» должна появиться и его царстве.
Уже в 1837 году в России была открыта для движения первая железная дорога, связавшая Петербург с Царским Селом протяженностью 27 километров. При нем же была построена и протяженнейшая для своего времени (более 600 километров) железнодорожная магистраль, связавшая два столичных города Москву и Петербург. Ее строили около десяти лет, а движение по ней началось в 1851 году. По имени царя дорога получила название Николаевской. Еще раньше, в 1831 году, по желанию императора в Петербурге было открыто высшее техническое учебное заведение — Технологический институт, ставший крупнейшим центром подготовки технических специалистов в России.
Целый ряд других начинаний и учреждений осуществилось благодаря воле Царя. В 1826 году был открыт Румянцевский музей в Санкт-Петербурге (с 1861 года — в Москве), в 1832 году — Зоологический музей, а в 1834 году начал действовать Университет Святого Владимира в Киеве. Через несколько лет, в 1839 году, под Петербургом была открыта крупнейшая в мире Николаевская (Пулковская) обсерватория.
Николай I неизменно восхищался совершенством работы любой машины. Машина могла делать «то, что положено», а вот люди в большинстве своем этого делать не могли или не хотели. Он понимал, что из людей нельзя сделать «техническое приспособление», но не сомневался, что в государстве надо организовать дело так, чтобы подданные, во-первых, знали свои обязанности, а, во-вторых, понимали, что за нерадивость, леность и бесчестность последует кара. Это были те важнейшие мировоззренческие государственные принципы, которыми Николай I стремился руководствоваться в течение тридцати лет своего правления.
Николая Павловича с детства отличала одна характерная черта, многое определившая и в политике империи: предельная аккуратность, даже педантизм в исполнении всех норм и правил. Он знал на зубок все воинские уставы, неукоснительно их исполнял, владел в совершенстве искусством светского поведения, до мельчайших подробностей соблюдал все требования писаных и неписаных правил. Того же требовал и от других. Но эта, как казалось многим, «мелочность» раздражала и возмущала. После правления мягкого и снисходительного Александра I правление его младшего брата многим казалось «слишком жестким».
Царь же считал иначе и при исполнении закона ни для кого не делал исключений. Характерный в этом отношении случай произошел в 1830 году, когда в некоторых местностях империи разразилась эпидемия холеры. Из уважения к правилам им же утвержденным, монарх, возвращаясь из поездки по России в Петербург, как «простой смертный» безропотно 11 дней просидел в Твери в карантине.
Воцарение Николая I сопровождалось смутой, кровавыми событиями и это несчастье навсегда запечатлелось в его памяти. Вскоре после воцарения император, имея в виду 14 декабря 1825 года, сказал французскому послу графу Лаферроне: «Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю, и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне». В период своего правления, прилагал немало усилий, чтобы не допустить никакой деятельности, направленной против власти.
Николай I никогда не сомневался, что самодержавная, «Богом данная» власть Царя, необходимая форма правления в России. В отличие от старшего брата Александра I, никогда не испытывал влечения к модным европейским теориям социального устройства жизни, терпеть не мог «всякие там конституции и парламенты», которые приводили лишь к хаосу и нарушали древнейший принцип законной, легитимной власти коронованных правителей. Однако это не означало, что Царь не видел несовершенств самодержавной системы, которые стремился искоренить не введением принципиально новых органов управления, не путем коренного реформирования учреждений, а как ему казалось единственно верным путем — совершенствованием существующего государственного механизма.
Он осознавал порочность крепостной системы. Через несколько лет после воцарения в беседе с П.Д Киселевым изложил свои взгляды: «Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не смел отлучаться из деревни без спросу барина или управляющего: дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей; крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли, и надобно сохранить мирскую поруку, а подати должны быть поменьше».
Однако за три десятка лет Николай I так и не рискнул заняться разрешением самого жгучего социального вопроса – ликвидацией крепостного права. Начиная с 1826 года шесть раз учреждались государственные комитеты по крестьянскому делу и многие стороны крестьянского вопроса впервые в истории были подробно исследованы. Правительство вполне осознало необходимость положить конец злоупотреблениям крепостным правом и приняло в этой связи ряд законодательных положений. Изучалась и возможность отмены крепостного права, но сразу же возникали такие трудности и опасности, которые власть преодолеть в тот момент не могла. Поэтому в 1842 году был лишь принят закон об обязанных крестьянах, открывавший путь к переходному состоянию.
Принимаемые отдельные меры принципиально проблему не решали. Царь это понимал, но так и не рискнул пойти на кардинальные преобразования социального миропорядка. Лично он был смелым и волевым человеком, и обвинять его в малодушии в данном случае нет никаких оснований. Его страшила перспектива нарушения спокойного и предсказуемого течения государственной жизни, которая, как ему думалось, могла наступить, если разом разорвать все путы и ограничения, складывавшиеся веками. Он опасался хаоса, анархии. Революционные события в Европе 1830, но особенно 1848 года, лишь усиливали антиреформаторские настроения Царя.
За годы своего царствования Николай I объездил всю Россию и почти везде встречал неполадки и неустройства. На окраинах было еще хуже, чем в центре. После посещения Закавказья написал: «Нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от скверного управления, какое, сознаюсь, к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем». Наказывал, выгонял со службы чиновников, издавал грозные указы, но положение мало менялось к лучшему.
Николай I был способен проявить участие, снисходительность и поддержать талантливое начинание. В 1826 году, во время коронации, в Москву был вызван из ссылки А.С. Пушкин, с которого Царь еще раньше снял опалу и заметил тому: «Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь — отныне я буду сам твоим цензором». Потом по этому поводу много возникло домыслов, но в ту эпоху подобное заявление свидетельствовало о том, что поэт признан государем, властью, что сразу же повысило к нему интерес всей «читающей публики».
И в биографии другого русского художественного гения Николай I оставил заметный след. Когда Н.В. Гоголь написал в 1836 году комедию «Ревизор», где едко высмеивались нравы и быт провинциального чиновничества, то многие увидели в ней «крамольное» произведение, подрывающее «основы власти». Царь же разрешил постановку пьесы на сцене, сам ее посмотрел и заметил, что «мне в ней больше всех досталось».
Два печальных рубежа очерчивают правление Николая I: мятеж на Сенатской площади в начале, и неудачная Крымская кампания — в конце. Между ними заключен почти тридцатилетний период существования России, когда ее верховным земным управителем являлся человек, неколебимо веривший в Провидение и склонявшийся перед неизъяснимой и непостижимой волей Творца.
Николай I неоднократно сам формулировал свое миропонимание вообще и властипонимание в том числе, всегда неизменно отдавая абсолютный приоритет воле Всевышнего. С Петра I это был, пожалуй, не просто «религиозно настроенный», но именно религиозно мысливший правитель. Исходные принципы своего жизнепонимания император оглашал и публично, например, в 1844 году перед католическим клиром. «Достаточно знаю, — восклицал Николай I, — как далеко простирается моя императорская власть и как далеко может подвинуться, не нарушая вашего исповедания, и потому-то именно требую приверженности и повиновения, и тем более должен требовать, что сие повелевает вам Сам Бог, пред Которым я должен буду ответствовать за благополучие вверенного мне народа».
Мировоззрение монарха отличалось той ясной простотой, которая вообще так характерна для сознания традиционного православного христианина. Почитание семейных и государственных традиций, безусловное подчинение абсолютному нравственному Закону являлось для Николая I не просто нормой поведения. Это была органическая природа его личности.
Николая I не принадлежал к числу людей с высокими интеллектуальными запросами, да и вообще с ранних лет не любил «лукавых мудрствований». Это был человек традиционной православной культуры, впитавший в плоть и кровь ее патерналистские принципы и провиденционалистские представления. В этом смысле его личность явно диссонировала и с образом его старшего брата (Александра I), и с образом его бабки (Екатерины II). Ему не надо было читать богословские трактаты, чтобы узнать, почему люди веруют в Бога и беспрекословно почитают Его Волю. Он не сомневался, что по-другому быть не должно, а если иное и происходит в среде православных, то это не просто заблуждение, но непростительное преступление.
Императору не требовалось отвечать на вопрос: чем хорошо (и хорошо ли) самодержавное правление для России. Ему даже сам по себе этот вопрос представлялся кощунственным, так как здесь проявлялась не только «неуместность», а посягательство на волю Творца. В том же, что порфиры Царя земного отражают свет Царства Небесного, в том у него ни на минуту не было сомнения. За почти двухсотлетний период существования империи подобную неизменную стойкость самодержавно-православных убеждений, помимо Николая I, явили миру только его коронованные потомки: Александр III (внук) и Николай II (правнук).
Личность Николая I не «по должности», а реально являлась фокусом традиционного миропонимания на переломном рубеже бытовая общественного сознания, когда вполне отчетливо стали обозначаться признаки его дисперсной ориентированности. Император целиком принимал национально-государственное предание, те ценности, которые являлись таковыми в прошлом и, как представлялось, должны были оставаться таковыми же и впредь. Это не являлось рецепцией бессознательного рефлекса; это был вполне осознанный выбор. Отсюда — преклонение царя перед Н.М. Карамзиным, как перед человеком, написавшим историю, «достойную Русского народа». Отсюда же — и слезы самодержца при звуках национального гимна «Боже, Царя Храни!», написанного по его заказу, в соответствии с его желанием: в создаваемом произведении должна звучать музыка близкая к молитве.
Христианское миропонимание обуславливало надмирное понимание царского служения, которое буквально воспринималось как священное служение. Когда настал роковой для Николая Павловича час, приближение которого он никогда не желал, но о возможности которого был осведомлен – занятие прародительского Престола, то воспринял это как тяжелейшее испытание. «Молись за меня Богу, дорогая и добрая Мари!» — писал он в самый день 14 декабря 1825 года старшей сестре Марии Павловне (1786-1859), — пожалейте несчастного брата – жертву воли Божией и двух своих братьев! Я удалял от себя эту чашу, пока мог, я молил о том Провидение, и я исполнил то, что мое сердце и мой долг мне повелевали. Константин, мой Государь, отверг присягу, которую я и вся Россия ему принесли. Я был его подданный; я должен был ему повиноваться».
Один из известных государственных деятелей эпохи Николая I граф П.Д Киселев (1788-1872) привел в своих воспоминаниях чрезвычайно показательные высказывания императора, в полной мере раскрывающие «царскую философию»: «Никто не может вообразить, как тяжелы обязанности Монарха, какой это неблагодарный труд, но надо выполнять его, раз на то воля Божья…Я прежде всего христианин и подчиняюсь велениям Провидения; я часовой, получивший приказ, и стараюсь выполнить его, как могу».
Будучи натурой сильной, Николай I не выносил на публичное обозрение свои душевные переживания, связанные с ношей Самодержца. В этом он исповедовался только близким людям. «Я иду прямо своим путем – так, как я его понимаю; говорю открыто и хорошее и плохое, поскольку могу; в остальном же полагаюсь на Бога. Провидение не раз благословляло меня в некоторых случаях жизни. Помогая мне в самых запутанных по видимости делах достигать удачи единственно благодаря простоте моих жизненных правил, которые целиком в этих немногих словах — поступать, как велит совесть… Да поможет мне Бог; так как Он хотел возложить на меня это ужасное бремя, то буду нести его до тех пор, пока у меня хватит силы, покорно принимая горести и заботы; ибо таков, очевидно, мой жребий», — исповедовался он в письме к матери, императрице Марии Федоровне (1759-1828) в июне 1826 года.
В минуты тяжелых личных переживаний, император неизменно обращал свои мольбы к Богу, прося того подкрепить и наставить. После начала мятежа в Польше в конце 1830 года, когда от самодержца требовалось принимать непростые силовые решения, он писал своему старшему брату Константину Павловичу: «Желая приготовиться ко всему, я предложил жене отговеть вместе. Не зная, будет ли Богу угодно позволить нам быть вместе в то время, когда мы имеем обыкновение делать это; по крайней мере, мы причастимся. И я прошу у вас прощения и вашего благословения; да сподобит меня таинство, к которому я готовлюсь приступить, найти ту силу и то присутствие духа, в котором я все более нуждаюсь, и которые я тщетно искал бы где-либо в другом месте, чем там, откуда истекает милосердие и сила».
После смерти в августе 1844 года своей горячо любимой дочери Александры (1825-1844), в послании личному другу генерал-фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу (1782-1856) Царь писал: «Богу годно было прекратить страдания нашего ангела и призвать его к Себе! И мы, хотя с сокрушенным сердцем, благодарим Господа, ибо Он ангелу дал верно ангельское место. Теперь в грусти одно утешение – молитва и служба; я займусь по-прежнему всеми обязанностями, и авось Бог подкрепит нас».
Православное мироощущение, органически присущее Николаю I, проявлялось постоянно, определяя его отношения к делам и людям, даже в тех случаях, когда какие-то персоны ничего в душе кроме отвращения не вызывали. Казнь пятерых декабристов, состоявшаяся в июле 1826 года, явилась для Царя окончанием того «ужаса», который он и его близкие пережили после принятия им короны. Мятеж на Сенатской площади никогда не изгладился из памяти, но особенно сильные чувства одолевали не только в момент декабрьских событий, но и в последующие месяцы дознания и суда.
Когда же правосудие свершилось, то Царь, не сомневаясь в своей правоте казнить нераскаивавшихся преступников, смог разглядеть признаки благочестия даже у такого человека, как П.Г. Каховский (1797-1826), не только преступника «по умышлению», но и убийцы. Именно он во время декабрьских событий смертельно ранил известного генерала графа М.А. Милорадовича и полковника Н.К. Стюрлера.
В письме матери 13 июля 1826 года Николай I признавался: «Подробности относительно казни, как ни ужасна она была, убедили всех, что столь закоснелые существа и не заслуживали иной участи: почти никто из них не выказал раскаяния. Пятеро казненных смертью проявили значительно большее раскаяние, особенно Каховский. Последний перед смертью говорил, что молится за меня! Единственно его я жалею; да простит его Господь, да упокоит Он его душу!».
Император не скрывал своей радости, когда смог узреть проявления глубины православного чувства у людей, полная принадлежность которых Православию не представлялась до конца очевидной. Здесь особо примечательны слова из письма в феврале 1837 года младшему брату Великому князю Михаилу Павловичу (1798-1849), которые монарх произнес по адресу скончавшегося А.С. Пушкина: «Пушкин погиб, и, слава Богу, умер христианином».
Было бы недостоверно утверждать, что при Николае I понятия «Бог», «Воля Всевышнего» возвращаются в лексику официальных документов. В качестве своеобразного государственно-патриотического атрибута они там присутствовали всегда. Но именно при Николае I, после почти столетнего перерыва, Божественное Провидение занимает в официальных документах не атрибутивную, а декоративную позицию, приобретает характер нравственного мотивационного обоснования дел государственных.
«По заветному примеру Православных Наших предков, призвав в помощь Бога Всемогущего, Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они не предстали, и, не щадя себя, будем в неразрывном единстве с Святою Нашей Русью, защищать честь имени Русского и неприкосновенность пределов наших» (из Манифеста 14 марта 1848 года по случаю революционных событий в Европе). «Нет!! Россия не забыла Бога! Она ополчилась не за мирские выгоды; она сражается за Веру Христову и защиту единоверных своих братий, терзаемых неистовыми врагами. Да познает же все Христианство, что как мыслит Царь Русский, так мыслит, так дышит с ним вся русская семья, верный Богу и Единородному Сыну Его Искупителю Нашему Иисусу Христу Православный Русский народ» (из манифеста по случаю войны с Турцией в 1854 году).
Благочестие Царя, его преданность христианским заветам, в полной степени раскрываются в его отношениях с детьми, которых он стремился воспитывать в строгом духе Богопочитания. В этом отношении показательны те наставления, которые получал старший сын императора Цесаревич Александр Николаевич. Во время многомесячной поездки наследника по России в 1837 году, Царь составил для сына специальную инструкцию-наставление, и потом все время ему напоминал о его долге и обязанностях, среди которых на первом месте неизменно оставалось благочиние. В этих личных письмах самодержавно-православное миропонимание Николая I проступает во всей своей простой убедительности.
«Не чувствуешь ли ты в себе новую силу подвизаться на то дело, на которое Бог тебя предназначил? Не любишь ли отныне еще сильнее нашу славную, добрую Родину, нашу матушку Россию. Люби ее нежно; люби ее с гордостью, что ей принадлежен и родиной называть смеешь, ее править (будешь), когда Бог сие определит для ее славы, для ее счастья! Молю Бога всякий день в всяком случае, чтобы сподобил тебя на сие великое дело к пользе, чести и славе России».
«В мои лета начинаешь другими глазами смотреть на свет, и утешение свое находишь в детях, когда они отвечают родительским справедливым надеждам. Этим счастьем, одним величайшим, истинным, наградил нас доселе милосердный Бог, в наших милых детях. На тебя же взираю я еще иными глазами, может быть, еще с важнейшей точки; я стараюсь в тебе найти себе залог будущего счастья нашей любимой матушки России, той, для которой дышу, которой вас всех посвятил еще до вашего рождения, за которую ты также отвечать будешь Богу!».
«Итак, сегодня ты ночуешь уже в Москве – твоей почтенной родине, и я за тебя чувствую, с каким ощущением ты, вступивши в Успенский собор, в нем молиться будешь! Ты вспомнишь, верно, что скоро или поздно ты тут дашь обет перед Богом блюсти Ему за Россию! И не ужаснись, ибо, прибегая к Нему, он дает тебе силы и укрепит дух твой, но на Него одного клади свою надежду».
При исполнении монаршего долга Николай I руководствовался глубоким чувством священного долга. Он ему следовал, не преодолевая собственное «Я», а в полной гармонии с ним. В тоже время эта органичность неизбежно должна была сталкиваться с политическим надобностями власти как формального управленческого института, с внутриполитическими задачами государства и геополитическими интересами империи.
Царь уже не только выступал как «установление Божие», но и как сугубо мирская «государственная канцелярия». Эти принципы не просто трудно совмещались; они нередко вообще не гармонизировались. Но, созидая и укрепляя «канцелярию», Николай Павлович постоянно заботился о нравственном авторитете власти. Этими мыслями он чрезвычайно поразил английскую королеву Викторию, когда во время своего посещения Англии в 1844 году излагал ей свое политическое кредо, суть которого отразила ключевая фраза императора: «В настоящее время члены Царственных домов должны стремиться стать достойными своего высокого положения, чтобы помирить с ним народное чувство».
Идея ранга и преклонения перед авторитетом была присуща мировоззрению Николая Павловича всегда. В таком качестве он воспринимал не только закон сакральный, но и закон формальный, который не только сам утверждал, но и доставшийся ему по наследству от прежних царствований.
Подобный пиетет Царь со всей определенностью продемонстрировал во время «дискуссии» с папой Григорием XVI при посещении Рима в 1845 году. Возражая на сетования римского первосвященника по поводу ограничений католической церкви в России, Самодержец заявил: «Ваше Святейшество, можете быть уверенными, что если Ваши сведения в самом деле справедливы, то будут приняты надлежащие меры. Я готов делать все, что в пределах моей власти. Однако, существуют законы, которые так тесно связаны с основными узаконениями моего государства, что я не могу переделать первые, не становясь в противоречие со вторыми».
Любое общественное «своеволие», ни в каком случае не признавалось допустимым. В концентрированном выражении этот взгляд запечатлелся в собственноручной записке Николая I, составленной во время революционных потрясений в Пруссии в 1848 году. «Не ясно ли, — восклицал император, — что там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, — там дисциплины более не существует; поэтому повиновение, бывшее до тех пор распорядительным началом, — перестало быть там обязательным и делалось произвольным. Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящего и совершенное незнание и недоумение насчет неизвестного, непонятного и, скажем правду, невозможного будущего».
Стремление Николая I привести облик власти в полное соответствие с народными, т.е. с православными представлениями, было столь же искренним, сколь и недостижимым. Самодержавный романтизм монарха неизбежно должен был преодолеть вечную антиномию «желаемого» и «должного», с одной стороны, и «возможного» и «допустимого», — с другой, дававшей о себе знать и в Московском царстве, но в еще большей степени в эпоху Российской империи. Решить же эту нравственную сверхзадачу было не под силу даже такому сильному правителю.
Николай I, как «жертва воли Божией», награжден был «тяжелым крестом», получив себе в удел управление огромной Империей, которая существовала в земном мире, для сильных мира которого Боговоплощенное Слово или значило очень мало, или не значило вообще ничего. Стараясь не только в личной жизни, но и в делах государственных, в сфере международной политики, руководствоваться христианскими принципами, Царь неизбежно ставил свою державу в положение часто весьма уязвимое. Веря в слово правителей «милостью Божией», стремясь поддерживать их, порой наперекор ходу событий, стараясь во всем и везде утверждать патриархальный порядок старшинства, внедрять повсеместно принцип подчинения авторитету, Николай I порой неизбежно оказывался проигравшим в нравственно несовершенном мире. Ошибки эти иногда оказывались крупными и непростительными — например, вооруженная поддержка погибавшей Австрийской монархии в 1849 году. Но, признавая неудачи императора, невозможно не отдать должное царю-христианину, одному из последних такого рода коронованных правителей в мировой истории.