Александр I Павлович появился на свет в 1777 году. Детство и юность провел неотлучно при дворе своей бабки Екатерины II, которая являлась и его первой воспитательницей. Когда ему только исполнилось три года, царица-бабушка написала о нем: «Он будет любезен, я в этом не обманусь. Как он весел и послушен, и уже с этих пор старается о том, чтобы нравиться». Екатерина не ошиблась. Александр обладал хорошими манерами, знаниями иностранных языков, умел нравиться, умел льстить и сам любил лесть.
Его наставником являлся швейцарец Ф.С. де Лагарп, преподававший французский язык и составивший для Александра программу гуманистического образования. Он рассказывал ему о устройстве жизни в европейских странах, об отношениях монархов и их поданных, о государственных законах. Когда в 1789 году началась революция во Франции, то наставник постоянно обсуждал с юным великим князем Александром те события, не скрывая симпатий к революционерам.
Как только Александру исполнилось 16 лет, бабка женила его на баденской принцессе Луизе, которая была на год моложе своего суженого. Она получила в России имя Елизаветы Алексеевны. Брак не был счастливым. Их две дочери, Мария и Елизавета, умерли в раннем возрасте. После несколько лет брака супруги охладели друг к другу и между ними установились лишь уважительно-дружеские отношения.
Александру в юности приходилось приспосабливаться к своему сложному положению. Его отец и бабка плохо ладили, а между царским двором и двором наследника существовало почти нескрываемое отчуждение. Александру приходилось все время лавировать, лукавить. Это не могло не отразиться на характере будущего императора.
Русский историк В.О.Ключевский писал об императоре: «Александр должен был жить на два ума, держать два парадных обличья, кроме третьего — будничного, домашнего, двойной прибор манер, чувств и мыслей… Принужденный говорить, что нравилось другим, он привык скрывать, что думал сам. Скрытность из необходимости превратилась в потребность».
Он мог понравиться, как интересный и умный собеседник, но не вызывал расположения и доверия. Поэт Петр Андреевич Вяземский уподоблял этого царя сфинксу, «не разгаданному до гроба», а Александр Сергеевич Пушкин назвал его «властителем слабым и лукавым». Лукавым, неискренним считал его и Наполеон. Подобную оценку разделяли почти все.
В последние годы жизни Императора Александра, несомненно, мучил страшный двойной грех: соучастие в отце- и цареубийстве. Он не раз говорил окружающим, что «устал», что «силы покидают» его, что хотел бы «вести другую жизнь». Все эти сетования выглядели всего лишь салонной рефлексией. Правда, они породили потом умилительную легенду о «блуждающем Царе», якобы после «симуляции смерти в Таганроге» обретавшемся несколько десятилетий в образе благочестивого старца Федора Кузьмича…
Александр Первый носил Императорскую Корону без малого четверть века. Это время — одно из самых противоречивых в истории России. С одной стороны, — раскрепощение общественной жизни, разговоры о реформах, осуществление важных государственных начинаний и главное – триумфальная победа над Наполеоном. С другой же, — отсутствие нравственных принципов и государственных смыслов.
Все делалось как-то бессистемно, впопыхах, до полного самоотрицания. Давались обещания, оглашались широковещательные декларации вплоть до отмены крепостного права и введения конституции. На практике же не делалось ровным счетом ничего не только для утверждения нового, но для поддержания уже существующего. Все погружалось постепенно в какое-то безразличное оцепенение. Атмосфера безысходности и мрака – знаки последнего периода правления Александра Павловича.
Как заключил известный историк С.Ф. Платонов (1860-1933), в Императоре «стали заметны утомление жизнью, стремление уйти от ее повседневных мелочей в созерцательное одиночество, склонность к унынию и загадочной печали».
Воспитанный при Дворе бабки Екатерины II, в атмосфере салонного лицемерия, краснобайства и неги, Александр Павлович со временем превратился в замкнутого, съедаемого комплексом неполноценности человека. Каприз, сиюминутное настроение, прихоть — стали «волей Монарха». Подобные «колебания воли» неизбежно вели к произволу, не только опасному, но и преступному в делах государственного управления.
Александровы импровизации были неожиданными и необъяснимыми. То вдруг возникало увлечение «военными поселениями», то неожиданно рождалась идея о «воссоединении церквей», то на вершине власти утверждалась в качестве «любимого друга» и всесильного временщика мрачная фигура генерала и графа А.А. Аракчеева (1769-1834).
Было много и другого непонятного, импровизационного, что лишь подчеркивало, насколько Александр Павлович был далек от того, чтобы называться «государственным человеком». У него было много «нежности сердца», «политеса», «тонкости души», но у него не имелось необходимой крепости духа. Он был поразительно религиозно индифферентен; а Священное Писание первый раз взял в руки в 1812 году!
Говорили, что он «тайный лютеранин», но скорее его можно назвать светским мистиком, не понимавшим и не чувствовавшим силу и высоту Православия. Он так до конца и не усвоил постулат, который исповедовал его добрый знакомый, историк Н.М. Карамзин (1766-1826), что опорой России являлось не только Самодержавие, но и Православие.
Если сравнивать двух братьев – Александра и Николая, то сопоставление будет явно не в пользу старшего, хотя в господствующей западнической историографии приоритет «бесспорно» отдается Александру. Понятно почему; он всё делал для того, чтобы, «не реформировать», как утверждается, а именно разрушать.
В конце его царствования вся громоздкая система управления Империей находилась в параличе. Никто не нес никакой ответственности, дела лежали без движения по несколько лет, мздоимство в чиновных канцеляриях достигло невиданных размеров, деньги стремительно обесценивались, имущественное положение различных общественных слоев неуклонно ухудшалось. Процветали лишь некоторые «любимцы».
Стремительно деградировала армия, а шире говоря, вся система государственной безопасности. Оборонные сооружения десятки лет не ремонтировались и разрушались, солдат держали на полуголодном пайке; командиры имели право сдавать их как рабов в наем и аренду. Деградация затронула даже военную элиту – гвардейские части. Николай I позднее писал, что когда он начал службу в 1818 году в качестве командира бригады, то пред ним предстала картина полного разложения.
«Порядок совершенно разрушился; и в довершение всего дозволена была офицерам носка фраков. Было время (поверит кто сему), что офицеры езжали на ученье во фраках, накинув шинель и надев форменную шляпу. Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка…».
Прошло всего лишь несколько лет после завершения Отечественной войны, а в России уже не было фактически армии. И над всем этим распадом реял образ «Спасителя Европы» — «Александра Благословенного».
Ошибки и заблуждения Александра I – продукт салонного маленького человека, вознесенного волею случая на Царское место. «Плешивый щеголь, враг труда» — эти пушкинские слова навсегда остались исторической эпитафией Александру Первому.
Главное и, если называть вещи своими именами, то и преступное деяние «Александра Благословенного» — мятеж в декабре 1825 года. Конечно, ничего подобного он не хотел, и ход событий не режиссировал, но его отстраненность от дел управления, его желание не «говорить о плохом», а получать только «приятные известия», и привели к трагедии.
Самое же страшное, непонятное, и непростительное в поведении Александра Павловича — его игра «в тайну» в судьбоносном вопросе о Престолонаследии.
Манифест 1823 года о Николае Павловиче, как его преемнике, скрепленный подписью Монарха, был составлен в четырех экземплярах и отдан на «секретное хранение» в Государственный Совет, Сенат, Синод и в Успенский собор Московского Кремля. При этом самого Николая Павловича даже не познакомили с содержанием документа!
Все знали, что существует закон Императора Павла о Престолонаследии 1797 года, в соответствии с которым, по преимуществу родового старшинства, следующим за Александром следовал Константин. Он носил звание «Цесаревича», его упоминали во всех церквах по всей России на Царской ектенье как «Государя Цесаревича».
О том же, что Константин в 1822 году отрекся от наследственных прав, получив право вступить в морганатический брак, объявлено не было. Слухи циркулировали, но слухи ведь не закон…
Содержание Манифеста должно было по воле Александра Первого стать известным только после его кончины. Иными словами, он хотел распоряжаться ходом событий уже за порогом могилы! Когда потом, при вскрытии тайного пакета, начали оглашать Манифест в Государственном Совете, то раздались уместные возгласы: «У покойников воли нет!». На вопрос: почему же Александр Павлович сочинил всю эту «секретную интермедию», можно дать только предположительный ответ. Думается, что помимо прочего, имело значение и скрытое нерасположение Александра к брату Николаю. Нет, ничего определенного в его внешнем поведении и высказываниях не наблюдали. Но его внутренняя подозрительность и неуравновешенность, сыграли в этом случае не последнюю роль.
Александр Боханов