Глава II. У истоков русского национально-государственного самосознания
(фрагмент книги А.Н.Боханова «Русская идея». — М.: Проспект.: 2024.)
…Узловым моментом древнерусской истории является факт принятия Христианства, которое с 988 года становится национально-государственной религией на Руси. По обоснованному заключению историка С.Ф.Платонова (1860—1933), влияние Православия на историю России оказалось всеобъемлющим. Оно «дало нашим предкам возможность достигать духовного совершенствования в церковном обществе, — новая религия влияла и на гражданский быт славян, на их государственные представления; она создала возможность высокой культуры, она была могучим средством для пробуждения национального сознания» [1].
Заслуга киевского князя Владимира (в древнерусской транскрипции Володимира) в этом великом духовно-культурном преображении Руси неоценима и общепризнана, а Церковью он давно причислен к лику святых и именуется равноапостольным. Точная дата рождения князя неизвестна; тут бытуют разные предположения. Согласно же последним изысканиям будущий христианский просветитель Руси появился на свет в 960 или 962 году [2]. Прожив немногим более пятидесяти лет, сын князя Святослава совершил множество военных походов, сокрушил своих противников как из числа родни, так и варягов-дружинников. Смолоду он слыл бесстрашным воином, гулякой и бражником, а его любвеобильность стала легендарной: имел сотни наложниц и после себя оставил 20 человек детей! Но, конечно, все эти деяния и увлечения в историческом контексте ничего не значили рядом с главным свершением его жизни: обращением Руси ко Христу.
В литературе всегда много писали о том, что при принятии Христианства князем двигали государственные потребности: утвердить веру, могущую усилить верховную власть, сцементировать довольно аморфную «империю Рюриковичей». По всей видимости, подобные мотивы у правителя могли наличествовать, хотя никаких прямых документальных подтверждений тут и не существует [3]. Но что можно констатировать вполне определенно, так это то, что обращение Владимира к Христианству (при крещении он принял имя Василий) коренным образом изменило нравственный строй личности киевского правителя…
Государственный музей истории религии, Санкт-Петербург
Принятие Христианства стало для Руси — России выбором ее Судьбы. Нестор не знает этого патетического эпитета. Он повествует о непростой задаче, вставшей перед Владимиром, когда он вознамерился обратить подвластный ему народ к новой вере. Вообще-то главная причина обращения киевского правителя ко Христу не объяснена летописцем. Подобное умолчание представляется вполне обоснованным. Мотивы, обусловившие чудесное духовное перерождение, как в бессчетном количестве иных случаев, находятся и здесь за гранью фактурно-эмпирической истории. Это — интимная сфера отношений человека и Бога, и они навсегда остались личной тайной первого киевского князя-христианина.
Младший современник князя митрополит Иларион восхищался таинством снисхождения Божьей благодати на Владимира, вопрошал: «Как приобщился ты любви Его? Не видел ты апостола, пришедшего в землю твою. Не видел ты, как именем Иисуса Христа бесы изгоняются, болящие исцеляются, немые говорят, жар в холод претворяется, мертвые восстают. Не видев всего этого, как же уверовал?» [4] Иларион дает единственно возможный и понятный христианину ответ: «возгорелся духом». Большинство же секулярных историографических «разгадок» и интеллектуальных «инсталляций» не более чем домыслы и предположения. Из числа расхожих умозрительных гипотез — заключение о том, что мужественная гибель первых христиан-мучеников «произвела впечатление» на Владимира, открыв ему Христианство как «религию сильных людей». Естественно, что подобное логическое умозаключение ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно [5].
В своем повествовании Нестор, оставляя в стороне личные мотивы обращения князя к Богу, немало места уделяет размышлениям Владимира о вере. Рассказ о Крещении Руси летописец предваряет довольно пространным изложением истории «испытания вер». Языческая Русь по всему внешнему рубежному периметру соседствовала, торговала и воевала с народами и странами, исповедовавшими различные религии, которые уже тогда относились к числу мировых и таковыми остались до настоящего дня: Ислам (волжские булгары), Католичество (поляки и немцы), Иудаизм (хазары), Православие (греки-ромеи). В силу этого трудно сомневаться в том, что киевская элита, включая и князя, имела определенные представления о нравах, обычаях и верованиях сопредельных народов. Однако Владимиру этого знания оказалось недостаточно, и, как сообщает летописец, он принимал представителей различных конфессий и вел с ними беседы об их верах.
Первыми пришли мусульмане, рассказав о своих обычаях, предоставлявших большие права мужчинам. И хотя Владимир «сам любил женщин», но ему не понравился ритуал обрезания, запреты на потребление свинины и вина. В ответ он произнес фразу, которая навсегда осталась в копилке народных изречений и поговорок: «Питие есть веселье на Руси». В древнерусском оригинале она звучит следующим образом: «Руси веселье питье, не можем без того быти» [6].
Следующими испытуемыми оказались немцы-католики, беседа с которыми была непродолжительной. Выслушав их аргументы, князь вынес свое суждение: возвращайтесь к себе, так как «уже отцы наши» не приняли папских домогательств.
С хазарами-иудеями у Владимира состоялся своеобразный мировоззренческий диспут. Свое появление посланцы объяснили тем, что слышали о приходе мусульман и христиан, намеревавшихся обучить князя их верам. Христиане, по словам иудеев, веруют в Христа, распятого нами. Они же веруют в единого Бога, Бога Авраама, Исаака, Иакова. Владимир поинтересовался: «Каков же закон ваш?» — и услышал: делать обрезание, не потреблять свинины и зайчатины и блюсти субботу. «Где же земля ваша?» — продолжил свое дознание князь. «В Иерусалиме», — ответили иудеи. Следующий вопрос-сомнение: «Так ли оно есть?» — показал, что будущий Креститель Руси обладал завидной для язычника осведомленностью.
Гостям князя пришлось признать то, что сообщать в данном случае было совсем неуместно: «Разгневался Бог на отцов наших, расточил нас по разным странам за грехи наши и предал землю нашу христианам». После такого саморазоблачения Владимир произнес краткую, но эмоциональную речь: «Как же вы других учите, а сами отвержены, если бы Бог любил вас, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Что же вы и для нас такое зло замышляете?» Такой монолог закрывал тему раз и навсегда.
Наиболее же подробно летописец освещает историю появления перед Владимиром православного философа, которого «греци прислаши» [7]. Этот посланец развернул перед князем цельную богопромыслительную картину мира, обозначив и объяснив главные духовно-смысловые ориентиры Православия. Мы не знаем и можем уверенно утверждать, что никогда уже не узнаем имя этого собеседника киевского владыки. Никогда не будет и «до конца решен» старый спор о том, имел ли место на самом деле подобный эпизод или это продукт творчества автора летописного повествования. В данном случае важно другое: в XI веке отечественная христианская мысль свободно парила на вершинах богословской мудрости, обретенной многовековым опытом страданий за веру Христову и борьбой за чистоту ее. В этом смысле «Речь философа» доныне остается одним из самых ранних и наиболее ярких образцов христианского мировоззренческого универсализма, явленного на Руси.
Философ строг и непримирим по отношению к антиправославным религиозным соблазнам. Ислам — это «осквернение неба и земли»; людей этой веры ждет проклятие и наказание, наподобие того, которого удостоились ветхозаветные Содом и Гоморра. Далее он привел некоторые отталкивающие подробности якобы из повседневного обихода мусульман, не имевшие ничего общего с действительностью, но произведшие сильное впечатление на Владимира, который, плюнув на землю, изрек, что «это нечистое дело».
Столь же нетерпим был собеседник киевского правителя и касательно прочих вероучителей как от католиков, так и от иудеев. Римская вера — вера «развращенная», от правоверия отличная. Иудеи же Бога распяли, пророков избивали, за что и понесли наказание, так как не раскаялись: Бог послал на них римлян, которые города их разорили («разбиша»), а самих «расточили» по чужим странам, где те и обретаются доныне.
Князь задал лишь один вопрос философу: чего ради Бог спустился на землю «и страсть таку приять»? Смысл ответа сводился к тому, что, если князь захочет узнать причину, он должен послушать «из начала». Владимир ответил, что «рад послушать», из чего можно заключить, что история земного явления Спасителя киевского язычника, по крайней мере, заинтересовала.
Философ начал повествование с изложения библейского сюжета о сотворении Богом неба и земли и всего живого, в том числе и человека, поселенного в Эдеме. Последующее — история нарушения Заповеди Божией Адамом и Евой, грехопадение и изгнание из Рая прародителей рода человеческого — рассказано весьма подробно. Далее философ изложил князю историю людей, начав с Каина и Авеля. Пересказан текст Писания о постижении Бога Авраамом, упомянуты подвиги Моисея и Иисуса Навина, приход еврейского племени в Землю обетованную, дарование им царя. Философ упоминает всех великих ветхозаветных пророков и их предсказания о судьбе еврейского народа и грядущем явлении Мессии.
Несторовская «Речь философа» демонстрирует цельное космологическое восприятие истории. Но в данном случае важны не узловые семиотические ориентиры, а духовно-исторические акценты, которые в максимальной степени обозначены в евангельской ее части. Она излагается после вопроса Владимира о том, сбылись ли ветхозаветные пророчества или только должны сбыться? Вслед за тем следует пересказ истории жизни, преображения и вознесения Спасителя, заканчивающийся моментом сошествия Святого Духа на апостолов.
Философ весьма эмоционально обрисовал перед Владимиром спасительную силу Веры Христовой, которой придерживались греки, согласно которой Бог установил срок, когда Он спустится на землю, чтобы судить живых и мертвых, всем воздав по делам их. Праведникам уготовано будет «Царство Небесное», красота неизреченная, «веселие без конца». Тех же, кто не верует в Иисуса Христа, ждут бесконечные огненные мучения. Произнеся сие, философ показал князю «запоноу», то есть некую завесу с изображением Страшного суда. Посмотрев на картину, Владимир, «вздохнув», изрек: «Добро тем, кто справа (там были изображены праведники. — А. Б.), горе тем, кто слева». В ответ философ заключил: «Хочешь справа стать, то крестись». Как сказано далее, Владимир, «положи на сердци свое», сказал: «Подожду еще немного» — и отпустил философа с дарами и «честию великоя» [8].
Казалось бы, что если этот сюжетный блок — «Речь философа» — вставлена поздними переписчиками с нравственно-поучительной целью, а о том исследователи говорили много раз, то столь яркое и пространное изложение поучения, выслушанного Владимиром с несомненным интересом, должно было предварять историю его обращения в Христианство.
Случилось же нечто иное: князь решил «узнать веры», для чего отправил представителей к соседям: мусульманам, католикам и православным. Но прежде чем это осуществить, посовещался «со своими боярами и городскими старцами», то есть с тем самым синклитом, несколькими годами ранее принимавшим решение о принесении кровавой жертвы языческим идолам.
Что же произошло за те два-три года от времени убийства варягов-христиан, чтобы возник вопрос о необходимости коренной духовно-культурной переориентации? Той причины летописец не открыл. Никаких внешних, видимых обстоятельств приготовления к подобной религиозной революции не возникло. Наиболее вероятный ответ: душа самого князя уже начала озаряться светом Христианской Веры, но княжеское окружение все еще пребывало в темноте языческой традиции. Чтобы ее преодолеть, и возникла надобность в подобной процедуре, хотя, как явствует из предыдущего изложения, сам правитель уже осознавал и ощущал, какая вера истинная, а какая ложная.
Если отрешиться от сторонних свидетельств и разнообразных логических историографических конструкций и опираться исключительно на летописный текст, трудно усомниться в том, что ответ предопределен. Истинная Вера — та, которую киевские посланцы, «мужи добре», узрели в столице Ромейской державы Царьграде. По сути дела, здесь предыдущая история — «испытание вер» — лишь наполняется красочными подробностями, которые расцвечивают богословское пастырское просветительское слово «Философа».
Из летописи следует, что в Константинополе киевские искатели Бога были приняты с распростертыми объятиями. Сам царь удостоил их вниманием и после встречи отправил их к патриарху со словами «придоша Русь пытать веры нашей» [9]. Первосвященник внял просьбе, созвал клир и провел праздничную службу с воженными кадилами и церковным пением. Богослужение произвело неизгладимое впечатление на русских, «удившихся и похваливших службу». После того их призвали цари (в тот момент на престоле находились соправители Василий и Константин), сказавшие русским гостям: «идите в землю вашу», с чем те и удалились, получив щедрые дары [10]. Придя в Киев, послы поведали обо всем князю, собравшему «бояр и старцев», перед которыми те и выступили.
Посещение волжских болгар (булгар) и католиков не оставило у посланцев положительных впечатлений. У первых «не добрый их закон», а у немцев-католиков видели службы, но «не видели красоты». Придя же к грекам, они узрели удивительный, несравненный мир. Когда были на службе в Святой Софии в Константинополе, то «не знали, где они, на земле или на небе», ибо «нет на земле такой красоты», и «не знали, как рассказать о том». Но что они узнали точно, так это то, что там «Бог с людьми пребывает», а служба у греков лучше «всех стран». В этом случае «красота» опять выставляется в качестве главного довода, способного объяснить и восторг очевидцев, и доказать приемлемость новой веры для непосвященных. На состоявшемся обсуждении услышанного «бояре» признали угодность Православной Веры, напомнив князю, что еще его бабка Ольга, «мудрейшая из всех людей», приняла крещение. Казалось, выбор был окончательно сделан. И его подтвердил вопрос Владимира: «Где крещение примем?» На что последовал ответ: «Где тебе любо» [11].
Точное время этой беседы неизвестно, но ведомо другое: обращение Владимира-язычника во Владимира-христианина произошло вдали от Киева, в Крыму (Таврии), в старом греческом городе Корсуне (Херсонесе), который князь покорил в 988 году. Причина того похода никак не объяснена. Намерение же принять крещение летописное повествование напрямую связывает с успехом военной кампании: якобы, стоя под стенами греческой крепости, князь изрек: если завоюю город, «приму крещение». Далее летописец повествует, что после полонения Корсуни Владимир выдвинул своего рода ультиматум императорам Василию и Константину отдать замуж за него их сестру Анну (963—1011), а иначе «вашему городу», то есть Константинополю, сделаю «то же, что и этому» (Корсуни).
Ответ из Царьграда не заставил себя долго ждать; был ясен по смыслу и строг по форме: если крестишься, получишь и желаемую жену, и обретешь Царствие Небесное. В ответ на это киевский правитель заявил царским послам, что «давно испытал закон ваш» и богослужение ваше «мне любы», но крещусь лишь тогда, когда прибудет греческая принцесса (в русском летописном обозначении «царица»).
Желаемое свершилось скоро. Анна в сопровождении священников и свиты прибыла в Корсунь. Но перед этим в летописи наличествует один фрагмент, касающийся позиции самой царевны. Она совсем не хотела становиться женой язычника и отправляться в страну варваров. Ее мировоззрение — характерный образец христианского мироощущения той поры: «чем идти к поганым, лучше мне умереть здесь». Но надобности имперской безопасности требовали кровно-династического союза, и во имя благополучия Ромейской державы принцесса, «обливаясь слезами», прибыла в Корсунь.
В этот момент с Владимиром приключилась непонятная напасть: он потерял зрение. Царевна же тотчас рекомендовала будущему мужу принять крещение, чтобы побороть недуг. Князь принял окончательное решение. И, когда священник возложил на него руку, он сразу же прозрел и воздал хвалу Господу, Богу Истинному. Затем крестилась княжеская дружина, и все это произошло в Корсунской церкви Святой Софии. В Корсуни же состоялось и бракосочетание Владимира и Анны [12].
Несмотря на то что рассмотрение источниковедческо-историографических анализов и дискуссий и не входит в задачу настоящей работы, но в данном случае следует к ним обратиться. Соединение в одном летописном ряду трех вышеобозначенных сюжетных фрагментов — «испытание вер», «узнавание вер» и Корсунская история — трудно назвать гармоничным. Владимир постоянно выказывает явное расположение к Православию и несколько раз откладывает свое обращение по причинам, которые или не названы, или не могут быть признаны определяющими. Если бы царевна Анна не приехала, то выходило, что князь истинную веру мог бы не принять? Трудно с этим согласиться, хотя подобный вывод как будто вытекает из контекста летописного повествования. В свое время еще выдающийся русский историк и текстолог А.А. Шахматов (1864—1920) сделал вывод о соединении в этой части «Повести временных лет» разных ранних источников, почему и возникло несколько агиографических тем, которые летописец и оставил потомству.
Во всяком случае уже во времена Нестора место крещения Владимира не было очевидным, хотя от столь важного события отделял сравнительно небольшой срок — около ста лет. Эту неясность доносит до нас сам летописец, который вскоре после изложения Корсунской истории с явным неодобрением отзывается о «несведущих», которые «глаголют», что князь крестился в Киеве, иные уверяют в Василеве, некоторые «еще где». Автор же категоричен — крещение произошло в Корсуни.
Как указывает летописец, Владимир вывез из Корсуни немало материальных ценностей и церковных реликвий. Среди последних значились сосуды, иконы, «два капища» (алтаря) и мощи (голова) святого Климента, третьего римского епископа. Ученик апостолов Петра и Павла, он при императоре Траяне был изгнан из Рима на дальнюю периферию Римской империи и около 100 года от Рождества Христова тайно утоплен в бухте Херсонеса. Обретение его мощей состоялось в IV веке, а в IX веке они были принесены в Рим просветителями славян святыми Кириллом и Мефодием; голова же оставалась в Корсуни, откуда ее на Русь и перенес князь Владимир Святославович [13]. В княжеской свите прибыли в Киев «попы корсунские» и «попы царицыны». Все было предуготовано к совершению судьбоносного исторического переворота.
Летописец довольно красочно описывает акт национального Крещения Руси, имевший место вскоре после возвращения Владимира в Киев и уничтожения языческих кумиров. Как позднее поведал «Хронограф» XVI века, Крещение состоялось 1 августа, и князь Владимир «утвердил Православную веру, яже в Христа Бога, и наречен бысть вторым Константином»[14].
Уже в самой ранней фазе христианского существования на Руси возникает осознание единства и преемственности русского исторического пути и всего истинно христианского мира. «Новый Константин» — терминологически понятийный символ этого благотворного единения. Подобными символами пронизана вся русская духоносная церковно-землеустроительная деятельность с самого ее истока.
При князе Владимире в 996 году 11 мая был освящен храм Пресвятой Богородицы или Десятинная церковь. Именно в этот день в 330 году состоялось основание и освящение Царьграда — «царствующего града» Византийской империи, посвященное равноапостольным Константином Великим Пресвятой Богородице.
Освящение в этот день главного храма Киева во имя Пресвятой Богородицы свидетельствовало о том, что столица Русского государства осмысливалась как Второй Царьград. В 1046 году, опять 11 мая, храм был освящен заново, теперь уже как величественное каменное сооружение, воздвигнутое сыном Владимира киевским князем Ярославом Мудрым (978—1054). Храм был сооружен по подобию Софии Цареградской, а перед ним построены Золотые ворота, что ассоциировало Киев уже не только с Константинополем, но и с Иерусалимом.
Как заключал один из исследователей, Киев времен Ярослава Мудрого «был городом, где встречались голландские, венгерские, немецкие и скандинавские купцы, хотя они все жили в разных кварталах. Русские и греческие художники пышно разукрасили киевские дворцы и церкви — их было четыреста в городе, и летописец того времени Адам Бременский назвал Киев «соперником Константинополя и славной Греции» [15].
Признание христианского образа Руси приходило и из колыбели Православия. В 1072 году в грамоте императора Михаила VII Дуки на имя сына Ярослава Мудрого князя Всеволода Ярославовича (1030—1093) говорилось: «Священные книги и достоверные истории научают, что наши государства оба имеют один некий источник и корень и что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же самовидцы Божественного таинства и вещатели провозгласили в них слово Евангелия» [16].
Подобное откровение из уст василевса, которые неизменно ревниво отстаивали свою исключительность, уникальные сакрально осененные и церковно освященные первородные христианские преимущества, одно из выразительных признаний благочестивости исторического пути Руси.
[1] Платонов С.ф. Русская история. М., 1996. с.41.
[2] Карпов А. Ю. Владимир Святой. М., 1997. С. 18.
[3] Позитивистско-материалистическая историография всегда старалась затушевать доминантную роль Православия в истории России, в том числе и в фазе ее христианского обращения. Исследование роли Церкви сводилось по преимуществу к изучению структурно-иерархической составляющей. Известный исследователь М.Д. Приселков (1881—1941), обращаясь к анализу характера церковно-политической истории Древней Руси, сразу же отбрасывал тему духовно-нравственной трансформации личности Крестителя Руси Владимира, призывая смотреть «на «крещение Руси как на вопрос для того времени политический и культурный, а не убежденности личной в истине новой веры того или другого князя киевского». См.: Приселков М. Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв.: репринт. изд. 1913 г. СПб., 2003. С. 16. Конечно, существовали и другие аспекты, но определяющим стало «духовное рождение» человека и правителя. Игнорирование подобного явления ведет к тому, что историки начинают конструировать умозрительные схемы-догадки, не только не проясняющие суть события, но его затемняющие. Это в полной мере и доказало фактурно насыщенное сочинение того же М.Д. Приселкова.
[4] Иларион, митр. Слово о Законе и Благодати. С. 72.
[5] Карпов А. Ю. Владимир Святой. С. 147—148.
[6] ПСРЛ. Т. 2. Стлб. 72.
[7] В связи с этим чрезвычайно важен один, не только этимологический момент. Речь в летописи, безусловно, идет о православном богослове, которого Нестор и называет «философом». Такая понятийная традиция сложилась задолго до несторовской поры и отражала традиционные представления греко-эллинистического мира. С началом процесса обмирщения сознания, приведшего к утверждению секулярных представлений и приоритетов в мировоззрении, то есть со времени Реформации и Ренессанса, подобная тавтологичность восприятия была разрушена. Под «философией» стали подразумевать фактически только светские умозрения. Все же, что развивалось в русле Христианства, начало определяться как «богословие». Онтологически подобная дихотомия совершенно лишена всякого смысла, так как предметы системного знания — Человек и Мир — остались теми же; изменились лишь инструментальные формы и мировоззренческие координаты их восприятия и постижения.
[8] ПСРЛ. Т. 2. Стлб. 92.
[9] Очевидно, это был патриарх Сисиний II, занимавший патриарший престол в 995—998 годах.
[10] Василий II (958—1025) и Константин VIII (959—1028).
[11] ПСРЛ. Т. 2. Стлб. 94.
[12] Православная традиция принимает именно это утверждение за подлинное. Значение Корсунской темы подтверждается целым рядом исторических свидетельств: первым епископом Новгородским был Иоаким Корсунянин (992—1030), Корсунские врата украшали Софийские соборы в Киеве и Новгороде. Икона же Корсунской Божией Матери, которую, по преданию, принес в Киев князь Владимир, относится к числу древнейших на Руси. См.: Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. Кн. 2. С. 46.
[13] Эта реликвия пропала во время разорения Киева ордой Батыя в 1240 году, а затем чудесном образом была вновь обретена и ныне находится в Киеве-Печерской лавре.
[14] См.: Успенский Б. А. Избранные труды: в 3 т. М., 1996—1997. С. 117.
[15] Грюнвальд К. Франко-русские союзы. М., 1968. С. 13.
[16] Савва В. Московские Цари и Византийские Василевсы. К вопросу о влиянии Византии на образование идеи Царской власти Московских Государей. Харьков, 1901. С. 204.
